- Что ж вы, мамаша, кто ж за пять минут до закрытия в магазин приходит! Завтра, завтра хлеба купите, до утра не умрете - подбадривала Любочка старушку, ведя ее под руку к двери.
- Не по-доброму вы как-то, Любовь Викторовна, к людям относитесь... - послышался тихий хрипловатый голос позади. У кассы, слегка улыбаясь, стоял мужчина, сгорбленный и давно не бритый.
- Еще тебя мне не хватало, алкоголик чертов! А ну покинь помещение, двадцать минут закрыться не можем! - прогремела Любочка, с угрожающим видом подходя к кассе.
- Да вы не то подумали, Любовь Викторовна, Я за молоком - вытряхивая из кармана мелочь в железную тарелку, смущенно улыбаясь, прохрипел сгорбленный мужчина. - У меня, понимаете ли, Любовь Викторовна, чрезвычайные обстоятельства...
- Это, какие же обстоятельства тебя в девять часов вечера за молоком привели? - громко смеясь, с издевкой спросила Люба.
- А вот, глядите... И тут Любочкин собеседник извлек из-под своей старой, заношен-ной куртки маленькое, дрожащее всем телом черное существо.
- Господи, да ты, Петрович, и вправу умом тронулся! Щенка тебе только и не хватало! Самому жить не на что! - завозмущалась Любочка и хотела было скинуть щенка на пол, да как-то не смогла, она даже смотреть на него не могла. Как-то не по себе становилось.
- Ну, нет, мы с ним проживем - улыбаясь, и прижимая к себе щенка, отвечал Петро-вич.
- Да на что он тебе?
- Эх, Любовь Викторовна, всю жизнь прокутил, ни о ком, ни о чем не думал, а теперь хочется жить... как бы вам сказать... для кого-то.
- Для него?
- Да хоть бы и так. Жены, детей у меня нет. Друзей уже не осталось... А мы с ним на охоту будем ходить, за гри-бами.
Этот разговор смущал Любочку. Она не знала, что ответить этому сгорбленному мужчине с глазами яркими не по годам, но просто выгнать его она уже не могла. И злилась на себя за это.
- Вы тоже это поймете, Любовь Викторовна, когда до моих лет доживете. Когда мо-лодой - все по-другому, ка-жется что весь мир создан для тебя. А стареешь, и хочется жить для кого-то, нужным быть что ли... Иногда даже плакать хочется, а слёз уже нет. А пока человек может плакать, он живёт. По-настоящему живёт... Понимаете?
Любочка смотрела на маленькое, чёрное, трясущееся существо.
- Хорошо. Вот ваше молоко. Заберите ваши деньги, всё равно у вас двадцати копеек не хватает. Потом вернёте.
- Спасибо вам, Любовь Викторовна, и от меня, и от него спасибо. Я уж и забыл, право, про молоко - так с вами заболтался! - признался Петрович, поднося своего щенка на ладонях Любочке.
- До свидания сдалась Люба, и погладила щенка по чёрной слипшейся шерстке Будьте здоровы.
- Дрожавшими руками Люба заперла за Петровичем дверь. И, облокотившись на стекло лбом, Люба заплакала, заплакала так, как плачут люди только в детстве, без злобы, не от бессилия, а просто, открыто, без стеснения. Она не задумывалась, почему плачет, просто плкала и с каждой слезой её становилось всё легче и радостней. И, вдруг, не с того ни с сего, ей вдруг захотелось сделать что-то доброе, хорошее, не важно для кого. Главное, не только для себя. И на миг её даже показалось, что она по-настоящему счастлива.